Ничья земля - Страница 21

– А мы еще не понимали, – добавил Михаил, – что, в сущности – это одно и тоже.

– Меняются времена – меняются герои, – сказал Блинов, скромно потупив глаза.

– Ну, а ты, Вова? – спросил Сергеев. – Как ты здесь очутился? Ты ведь у нас имел пропуск в московский бомонд. Причем тут Украина? Причем тут национал-демократы? Я и подумать не мог, что тот Блинов и ты – одно и то же лицо.

– А у нас Владимир Анатольевич лицо не показывает, он политик не публичный, – Вика выпустила в воздух тонкую струйку дыма и улыбнулась. – Телекамеры не любит, фотографов не допускает, журналистов не приемлет на молекулярном уровне. Да, Володя?

– Тебе-то грех жаловаться, Виктория, – возразил Блинчик, намазывая на маленькую гренку черного хлеба смалец, – от тебя не отобьешься. Ты у нас не журналист, ты у нас – голос свободы! Попробуй тебе отказать – ты сразу к Сидорчуку звонить. Тебе я интервью даю. Так?

– Так, – согласилась Плотникова. Но при этом глядела насмешливо, щуря свои желтые глаза.

– И не от дыма, – подумал совершенно не хмелеющий Сергеев, – совсем не от дыма. Просто интересно, откуда они так хорошо друг друга знают. И не очень любят. И совсем-совсем друг другу не доверяют.

– За что и предлагаю выпить, – провозгласил очередной тост Блинов. – Я встретил старого друга, а он оказался другом той самой Виктории Плотниковой. И это приятно вдвойне. Я даже тебе чуток завидую, Миша. Давайте, друзья, по семь грамм! За встречу и за красоту!

За встречу и красоту было выпито незамедлительно.

Сергеев отметил про себя, что все он не единственный, кто умеет пить за эти столом. Блинчик, скорее всего, был еще тот боец – с луженым желудком и печенью пропускной способностью три литра водки в час. При его работе иначе нельзя. И положение, и традиции обязывают.

Вика, как он уже имел возможность наблюдать за год их знакомства (связи, дружбы, любовных отношений, он еще сам не знал, как называть то, что было между ними) – тоже была не подарок, правда до определенного момента. Перевалив через разрешенную дозу, она становилась лицом страдательным, как в прямом, так и переносном смысле, но до этого было еще, ой, как далеко. Впрочем, все зависело от темпа. А стартовали они резво.

– А на Украину я попал давно, – сказал Блинчик, аппетитно хрустя соленым огурчиком, – когда родители вернулись. У отца что-то там, в столицах, не задалось. То ли он кого послал подальше, то ли его кто послал… В общем, закрыли выезд, потом выперли из Главка и если бы не его связи, поехали бы мы всей семьей на твой любимый Мангышлак или еще в какой Перезвездянск Иркутской губернии. А так – почетная ссылка. Сначала в Днепр, потом в Харьков, потом в Киев. В Киеве, на наше счастье, у отца был друг в ЦК, он папу и пригрел. Я перевелся из Харьковского Универа в Киевский на экономику. Успел поработать в КМО, у Чижа, и, когда мы вдруг осознали себя независимыми, я, слава Богу, не успел рвануть в Москву, как собирался. Знаешь, столичный синдром, рубиновые звезды и прочее… А потом мы с Петькой решили, что и Киев – тоже столица, не хуже некоторых. Нечего дурью маяться.

– Петя – это Сидорчук, – пояснила Вика, скрывая усмешку. – Петр Виленович. Его то ты знаешь. Слышал. Второй после Титаренко.

– Ага, – ухмыльнулся Блинчик благожелательно, – С Сидорчуком мы еще в Универе дружили, так и пошли дальше по жизни.

– И неплохо пошли, надо сказать, – прокомментировала Плотникова, – далеко. Они у нас были, как Чук и Гек. Как Атос и Портос. Как там у О’Генри – как мясо и картошка!

– Вика, – укоризненно заметил Блинчик, – ну, чего ты, мать, ехидничаешь? Ты сама Петю лет десять знаешь, не меньше. Он у нас мужик достойный, во всех смыслах. Причем тут Чук и Гек? Ну, дружим мы. Ну, бизнес у нас общий…

– Ты мне скажи, Блинов, – сказала Вика весело, – какой у депутата может быть бизнес? И у государственного чиновника? Ну, какой? Ты что – законы не читаешь?

– Не поверишь, мать, не поверишь! Не читаю! На хрена мне это все читать – я их пишу!

И Блинов расхохотался. Искренне, заразительно. Почти, как в детстве, когда кто-то рассказывал что-то веселое. Но это был смех сильного – очень сильного, уверенного в себе человека.

– Смех победителя, – подумал Сергеев, выискивая в лице Блинчика знакомые черты.

Они были, конечно, но, чтобы их увидеть – надо было присматриваться – словно через толщу чуть замутненной воды пытаться разглядеть что-то на дне реки.

– Учись, – сказала Вика, обращаясь к Михаилу. – Вот как надо рассуждать! Здоровый цинизм современного политика. А ты – носишься со своими принципами.

– Я не политик, – сказал Сергеев. – Я чиновник.

– Ну, это ты, Умка, загибаешь, – пророкотал Блинчик вальяжно, нагнувшись над столом, чтобы в очередной раз наполнить рюмки. – Хороший чиновник – всегда политик. Он готов к этому шагу – готов стать политиком. Он умеет ждать, анализировать, лавировать…

– И предавать, – вставила Плотникова.

– И предавать, – согласился Блинов. – Куда ж без этого? Это уже на инстинкте – как дышать. Но…

Он предостерегающе поднял палец.

– Только до определенного уровня. Нужно вовремя понимать, когда пора остановиться. А то, не успеешь оглянуться, а тебя уже нет. Есть и в этом деле свои тонкости. Но не будем о грустном. По семь грамм! За преданность идеалам!

– За чью? Твою, мою или Сергеева?

– Какая разница, Вика? За нашу преданность разным идеалам – они ведь у каждого свои!

– Мудрый ты мужик, Блинов, – сказала Вика, гладя пальцем насмешливо приподнятую бровь, – просто кладезь мудрости. За это грех не выпить!